ВІКІСТОРІНКА
Навигация:
Інформатика
Історія
Автоматизація
Адміністрування
Антропологія
Архітектура
Біологія
Будівництво
Бухгалтерія
Військова наука
Виробництво
Географія
Геологія
Господарство
Демографія
Екологія
Економіка
Електроніка
Енергетика
Журналістика
Кінематографія
Комп'ютеризація
Креслення
Кулінарія
Культура
Культура
Лінгвістика
Література
Лексикологія
Логіка
Маркетинг
Математика
Медицина
Менеджмент
Металургія
Метрологія
Мистецтво
Музика
Наукознавство
Освіта
Охорона Праці
Підприємництво
Педагогіка
Поліграфія
Право
Приладобудування
Програмування
Психологія
Радіозв'язок
Релігія
Риторика
Соціологія
Спорт
Стандартизація
Статистика
Технології
Торгівля
Транспорт
Фізіологія
Фізика
Філософія
Фінанси
Фармакологія


Глава VI. ФИРМА ВЕНИКОВ НЕ ВЯЖЕТ

 

Я вдавливаю кнопку дверного звонка, наполняя неведомый мне мир мелодичным звоном. Пузатая, добротно утепленная дверь отворяется, и перед моим взором на фоне уютного интерьера прихожей образуется глубокодекольтированная со всех сторон блондинка с блюдцем слив в руке. Первое впечатление — достаток и благополучие.

— Людмила Михайловна?

— А Вы и есть тот самый человек, который оказывает услуги по сверлению дыр? — употребляя с блюдца сливу вопрошает хозяйка, — Проходите пожалуйста, я Вас жду. Я ставлю чемоданчик с перфоратором на пол и представляюсь: — Игорь Михайлович, к Вашим услугам.

Хозяйка выскочившей в прорезь халата ножкой пододвигает мне тапочки, изымая изо рта косточку и тут же с великой иронией докладывает мне о некоем массажисте, которого приглашала до меня. Я ничего не понимаю из ее рассказа; вроде как тот ей сделал массаж. Еще она замечает, кокетливо подмигнув, что объявление о сверлении дыр в стенах — это изобретательно, после чего кладёт мне в ладонь (уж и не знаю, почему я её протянул) эту самую сливовую косточку. В общем, так и не постигнув смысла всей этой увертюры, я обуваю хозяйские тапочки и говорю:

— Показывайте, где сверлить.

Людмила Михайловна после секундного замешательства кладет себе в рот новую сливу и ведет меня в комнату, меблированную под спальню.

— Здесь, здесь и здесь, — поводит она пальцем по стене и смущается, сцепив руки внизу.

— Вы бы крестики карандашиком нарисовали, а то ведь я и промахнуться могу, — юморю я и смеюсь, плотоядно глядя в область сцепленных рук.

— Где просверлите, там и хорошо, — успокаивает меня Людмила Михайловна, присаживаясь на спинку кровати.

— Три дырки сверлить будем? — спрашиваю, но ответа не получаю, потому как хозяйка еще одну сливу в рот запихивает, чтоб она ими подавилась.

— Какого диаметра? — вот и подавилась.

Я раскрываю чемоданчик, извлекаю из него орудие труда и, оснастив его буром, показываю хозяйке:

— Такой пойдет?

Сверлю.

— Так быстро! — не верит своим глазам Людмила Михайловна, и на этой почве у нее, похоже, начинается истерика, — Мой муж... когда-то... это было давно... одну дырку... пол дня долбил... так и не продолбил... а Вы... за пять минут... три дырки!..

— Фирма! — гордо говорю я, укладывая инструмент. — Фирма веников не вяжет... К сожалению, люди не понимают всех прелестей моего сервиса... На мое объявление, кстати, пока только Вы, единственная, и откликнулись. Нет, Вы представляете?!

Людмила Михайловна не представляет. Она медленно приближается ко мне и смахивает с плеч моих прямо на ковер бетонное крошево.

— Может, еще где-нибудь надо сверлить? — спохватываюсь я прежде, чем закрыть чемоданчик, поднимаю голову и в упор натыкаюсь на игривый взгляд, торчащий из-за обильной, пахнущей мылом, сексуальной нижней конечности:

— Ага, — говорит. Задумчиво и высокомерно.

Тогда я вновь извлекаю перфоратор и любуюсь им:

— До чего же удобная штука! Сколько работаю — не нахвалюсь! В любой бетон идет — как в масло! Поверьте, мне не составило никакого труда несколько раз нажать на кнопочку. Напротив! Одно удовольствие!.. — и я принялся рассказывать Людмиле Михайловне, с каким восторгом буравил у себя в квартире стены, получив когда-то от тещи в качестве подарка на свой день рождения этот великолепный механизм. — ...Стену между кухней и залом я разрушил полностью в надежде возвести новую таким образом, чтобы площадь кухни увеличилась. Однако, в силу отсутствия времени и стройматериалов, работы по возведению стены пришлось отложить на неопределенный срок, и пока моей семье приходится жить на руинах... — далее я поведал Людмиле Михайловне, как мне в голову пришла мысль использовать уникальные возможности перфоратора для зарабатывания денег. — Я обошел с перфоратором несколько микрорайонов! Я звонил в каждую дверь! Мне открывали мужики со шлямбурами в руках и бетонной пылью на потном лбу и говорили: "Не надо!" Если же открывали женщины, то непременно на мое предложение отвечали: "Я замужем", или что-то в этом роде. Никто не хотел понимать, насколько это быстро и удобно! Дикий, дремучий у нас народ! Они представления не имеют о том, что такое перфоратор! Они лупят стены шлямбурами, в лучшем случае — обыкновенной дрелью с победитовым сверлом, но ведь это не то! Согласитесь! Вы ведь видели, как работает перфоратор!..

— Сколько я Вам должна, — обрубает меня Людмила Михайловна.

Я проглатываю язык. Я не могу назвать цену. Ощупав взглядом соблазнительную нижнюю конечность Людмилы Михайловны, я чуть было не ляпнул... чуть было не предложил ей рассчитаться со мной натурой. Мне почему-то совсем не хочется уходить от нее, а ее вопрос именно это и предполагал. И тогда я говорю:

— Вы у меня первый и, может быть, последний клиент...

— Сколько?! — Людмиле Михайловне приспичило выставить меня вон.

— Чашечку кофе, — говорю я.

 

Глава VII. ЧАШЕЧКА КОФЕ

 

— Стало быть, Вы желаете кофе? — догадывается, наконец, Людмила

Михайловна.

— Ну, если Вы так настаиваете... — соглашаюсь. Мы пьем кофе.

— Еще чашечку?

— Ох, ну Вы и мертвого уговорите.

Мы опять пьем кофе. У меня никогда еще не было блондинок, — думаю про себя и гадаю: крашеная? не крашеная? Вроде не крашеная. И еще про грудь думаю: у моей жены не такая; у моей жены поскромнее будет...

— Нет-нет-нет! Что Вы! Если Вы хотите предложить мне еще чашечку, я... я не смогу отказаться. Вкусный у Вас кофе... — и я снова думаю про грудь. Теперь я ощущаю в себе непреклонный позыв плоти и соблазн искупаться во грехе неодолим. "А что, — думаю, уткнувшись в чашку, — она, поди, не прочь. Живет судя по всему одна, собою не дурна, да и одевается... Всё, вон, торчит из-под халата... — я поднимаю партизанский взгляд на неё и голова моя идёт кругом — халат оказывается откровенно распахнут, а под ним наблюдалось полное отсутствие нижнего белья. Да это и не халат вовсе, а пеньюар! Я такой жене когда-то по молодости покупал... Гулящая девка! Ой, гулящая!"

— Вы-то сами чего кофе не пьете, — говорю, а про себя думаю, с чего бы это танковую атаку начать на баррикады ее неприступные. Эх! Была б гитарка — все вопросы разом бы разрешил...

— Извините, а у Вас, случайно, гитары в доме нет?

— Гитары нет. Контрабас-балалайка есть, — то ли пошутила, то ли всерьез сказала?

— Вы не шутите?

— Можете пойти в чулан и убедиться.

Я иду в чулан и убеждаюсь: есть. Старый запыленный кофр и в нем — самая настоящая контрабас-балалайка, точь-в-точь такая же, как у меня в филармонии. "Сейчас я тебя, голубушка, раздраконю" — думаю про Людмилу Михайловну, натягивая обветшалые струны.

...Я еще никогда столь вдохновенно не играл на контрабасе! Романсы, правда, не пошли, но басовые партии репертуара народного нашего коллектива я исполнил блестяще! Пробовал петь под контрабас песни собственного сочинения, но лирика неразделенной любви ложилась плохо и только полузабытый мой бред-авангард прозвучал сносно. В общем, я увлекся и на некоторое время прочно забыл о существовании Людмилы Михайловны и о той преступной авантюре, ради которой, собственно и начал музицировать.

 

...И вот, наконец, я обращаю на неё внимание, и нахожу Людмилу Михайловну чрезвычайно грустной.

— Вам понравилось? — спрашиваю с трепетом внутри. И та отвечает с тяжким вздохом:

— Мой бывший муж тоже играл в народном коллективе на контрабас-балалайке.

— Да, — говорю я, соображая: "А иначе откуда было в доме взяться столь редкостному инструменту. Он, поди, был моим предшественником в филармонии..."

Что делать? Я бросаю взгляд на часы и спохватываюсь: — Ай-яй-яй! Как же это так!.. Мне давно надо было быть дома...

— Постойте, — тормозит меня Людмила Михайловна. — Я хочу Вам кое-что сказать, как Вас там... Игорь Михайлович... Если Вас еще когда-нибудь пригласит к себе домой одинокая женщина сверлить дырки, не берите с собой эту штуку... И не играйте ей на контрабас-балалайке... — Вы уж меня простите, ради Бога, — суечусь я и снова смотрю на часы, — Мне надобно торопиться, время уже позднее...

Сумерки давно скончались, звездная россыпь на небе. Я бегу, сломя голову, домой, чувствуя себя вполне идиотом: обманул ожидания одинокой женщины, а с другой стороны, вроде как и перед женой не совсем чист. Угрызения совести сплетаются с мыслями о потустороннем мире. Родиться и не жить!

 

 

Глава VIII. ТУАЛЕТНЫЙ

 

Дома все спят, мой приход никого не разбудил. На цыпочках в полной темноте следую по длинному коридору прямо в "Мир прекрасного" (туалет, то есть), где перво-наперво сливаю кипяток , ловя при этом кайф немаленький. Теперь я почти счастлив и отнюдь не прочь на сон грядущий предаться творчеству. Для этого занятия, так же как и для отправления физиологических нужд, лучшего места, чем туалет, в моей трехкомнатной квартире нет. Потому и табличка на двери: "В МИРЕ ПРЕКРАСНОГО". На отделку самого крохотного помещения моего жилища я отдал два года своей жизни. Душу, можно сказать, вложил в это дело. На остальную квартиру, понятно, сил уже не осталось... Интерьер туалета я решил в бело-оранжево-черных тонах — такая гамма возбуждает и стимулирует мыслительную деятельность. Черный пластиковый потолок в форме свода; по торцам — матовые светящиеся панели. Дверца встроенного шкафа вся испещрена автографами, замечаниями и пожеланиями многочисленных посетителей сего заведения. Слева — голая баба; справа — голая баба. Светильники, зеркала, коврики.

Опустим круг на унитаз, дабы устроиться... "Унитаз" — грубо сказано. Это — трон Его Величества Писателя, роскошный, с подлокотниками, тут и держава тебе и скипетр. Да и круг — вовсе не круг, а натуральный герб о пятнадцати кумачовых ленточках вкруг желтых колосьев.

На герб и садимся. Но прежде, страховки ради, дабы не всполошить великодержавным аккордом спящий муравейник, убедимся, что тумблер электропитания гимновоспроизводящего устройства находится в положении «ВЫКЛ». Убедились? Садимся.

Теперь перед нами оранжевая дверь — по праву, вершина инженерной моей мысли! Чего в ней только нет! Компьютера только нет... А так: и магнитофонная дека, и всякого рода полочки и приспособления, и откидной столик с прибором и светильником местного значения, но главное — это тайник примерно на полторы тысячи страниц формата А4! Всё это вместе я называю писательским комбайном. А снаружи — дверь, как дверь. Портрет на ней — труженика без отдыха, вождя революции 17 года — Ильича нашего, беспардонно попранного в 85 году. Или в 87, я уж не помню. Ниже — вроде ничего и нет, кроме полосы непонятной. Но повернем защелочки, нажмем на кнопочки — и вот он перед нами — этот самый писательский комбайн прямо со всей канцелярией. И бумага тут писчая, и карандашики и ручечки на любой вкус. Мечтал я было в эту дверь компьютер Notebook встроить. Даст Бог — когда-нибудь встрою, место для него предусмотрено, пока это дело мне не по карману. Впрочем, творить лучше дедовским способом — перышком по бумаге. Для начала поработаем в графике — тушью. И что у нас из этого получится?.. Ага... Вот Людмила Михайловна получилась. Голая. В позе "раком" стоит. Ну, пусть себе стоит... Теперь нажимаем нижние защёлочки — и — вот он, тайничок мой секретный! А вот и рукопись моя драгоценная, главное дело моей жизни. Две пухлых папки. Шестьсот страниц машинописного текста! Романчик мой....

Ныне в нём прибыло; я, не переписывая, вкладываю в нужное место Люськино письмо. Ну и что же мой виртуальный дед на него ответит? Я кусаю карандаш и мне вдруг становится страшно за Люську. "Просто осенью этой я снова умру..." Она мне рассказывала, как однажды чикала себе вены. Наверно, это тоже было осенью... Не услышать тебя — быть скалою глухой, Камнем быть надо чтоб не услышать тебя! Я ж не камень, поверь! Ты взяла мой покой! Что еще тебе дать, если нам — не судьба?!

Или я заслонил тебе шарик земной? Почему твоя скрипочка плачет всегда? Вслед за осенью будет зима, за зимой Вероятно наступит Весна! И тогда,

Если осенью только не станет беды, То весной обязательно празднику быть! Зацветут буйным цветом луга и сады — Жизни счастья дано будет всем пригубить!!!

Меня тошнит от «дедовой» поэзии. Чушь собачья. Сопли. И что Люська в этом находит? Я не верю в то. что написал. Я завидую тихому Люськиному дару. Я счастлив оттого, что я — это не я; что автор этих строк — маразматический старец, герой моего романа, затеявший почтовые шуры-муры с юной девушкой-соседкой. Ах, каков сюжет! Сколько безысходности и комического трагизма в такой любви, ежели б она и в самом деле могла случиться неподдельной! — с такой думой я дёргаю рычажок, обрушивая водные потоки на попутно высиженную мной физиологическую непотребность...

...А хороша всё же Людмила Михайловна в пролетарской этой позе!.. Хоть и нарисованная...

 

 

Глава IX. ЧАО, ЛЮБИМЫЙ!

 

— Нет-нет-нет, — бормочет потревоженная любимая и дает бессердечную оборону супротив моей всколыхнувшейся нежности. Тут же в секунду просыпается, будто и не спала — Сколько времени? — спрашивает ответственно, готовая к забегу на любую дистанцию.

— Половина четвертого. — снимаю я с неё напряжение.

— Ты опять не выспишься. Ложись. Спи.

Ложусь. Но не сплю. Уж я-то знаю, какую политику надо применить. Али я абориген какой... Это долго. Это очень долго, но сколько в том блаженства — гладить и гладить спящую любимую, любоваться ею, едва различимой и тем более фантастичной в глубоких ультрамаринах одеяльно-простынного подлунного убранства...

У меня давно минул период юношеской влюбленности. Но мне очень хорошо помнится, как окрыленный этим незабываемым состоянием, я пытался настраивать себя на пессимистическую нотку — говорил себе, что это пройдет, что избранница моя мне примелькается, опостылеет. То же самое мне прочили друзья, считающие в ту пору меня художником с большим будущим и периодически из дружеских и сватовских побуждений подсовывающие мне для портретирования своих невостребованных подруг; они говорили мне: "У тебя обалденно красивая жена! Пиши ее портреты, пока замечаешь эту красоту, ибо потом замечать перестанешь." Увы, я написал так мало её портретов... Строго говоря, — ни одного. Ни одного! А любуюсь чертами ее лица — словно впервые вижу такое совершенство. Не примелькалось и не опостылело. Просто, художником быть перестал. Это случилось буквально накануне нашего знакомства: я забеременел романом. Переквалифицировался, то есть, из художников в писатели.

И я думаю о романе... О Люське думаю... И глажу, глажу любимую... Больше всего меня мучает авторство Люськиных стихов. Выходит, что на титуле придется и Люськину фамилию пропечатывать, как соавтора? Но какой она к черту соавтор, если она — кролик подопытный! Ох, неловко мне будет перед Люськой — она, конечно, узнает себя в романе, увидит свои стихи, над которыми я позволил себе редакторскую правку... Если прочитает. Так ведь когда-нибудь прочитает, куда денешься... Рано или поздно я таки поставлю точку, а там — глядишь — издам... Слава не за горами... Где слава, там и деньги. Мне слава — постольку поскольку... Да и денег много не надо... Чтоб на жизнь хватало... Чтоб можно не только поесть-одеться, но и розы иногда любимой... А себе — компьютер Notebook... Чтоб новые романы — на компьютере писать... Верстать сразу... Хорошо бы ещё и тиражировать — не выходя из туалета...

— Не забудь про родительское собрание. Ты слышишь меня?

Любимая уже при полном параде: накрашенная и напомаженная, но скромно, со вкусом. Солнечные параллелограммы на стенах. Я спросонья ничего не понимаю и твержу, как обычно:

— Не изменяй мне сегодня, пожалуйста. Не давай мужикам себя лапать.

— Родительское собрание. В школе. У нашей дочки. Не забудь, я тебя умоляю.

— Может ты?

— Все, любимый, мне некогда. И вставай давай, я побежала. Картошка на плите, салат заправь сметаной, сметана в холодильнике. И помни про родительское собрание. Чао, любимый!

— Держись, любимая! Не изменяй мне в общественном транспорте, я тебя умоляю. Главное — девственность! Девственность береги!..

— Хорошо, любимый! Приду — проверишь.

А сынишка лепечет на своём языке:

— Мама, ты так красиво оделась, ты такая красивая! Теперь тебя даже начальник испугается!

 

 

© 2013 wikipage.com.ua - Дякуємо за посилання на wikipage.com.ua | Контакти