|
Глава VI. ФИРМА ВЕНИКОВ НЕ ВЯЖЕТ
Я вдавливаю кнопку дверного звонка, наполняя неведомый мне мир мелодичным звоном. Пузатая, добротно утепленная дверь отворяется, и перед моим взором на фоне уютного интерьера прихожей образуется глубокодекольтированная со всех сторон блондинка с блюдцем слив в руке. Первое впечатление — достаток и благополучие. — Людмила Михайловна? — А Вы и есть тот самый человек, который оказывает услуги по сверлению дыр? — употребляя с блюдца сливу вопрошает хозяйка, — Проходите пожалуйста, я Вас жду. Я ставлю чемоданчик с перфоратором на пол и представляюсь: — Игорь Михайлович, к Вашим услугам. Хозяйка выскочившей в прорезь халата ножкой пододвигает мне тапочки, изымая изо рта косточку и тут же с великой иронией докладывает мне о некоем массажисте, которого приглашала до меня. Я ничего не понимаю из ее рассказа; вроде как тот ей сделал массаж. Еще она замечает, кокетливо подмигнув, что объявление о сверлении дыр в стенах — это изобретательно, после чего кладёт мне в ладонь (уж и не знаю, почему я её протянул) эту самую сливовую косточку. В общем, так и не постигнув смысла всей этой увертюры, я обуваю хозяйские тапочки и говорю: — Показывайте, где сверлить. Людмила Михайловна после секундного замешательства кладет себе в рот новую сливу и ведет меня в комнату, меблированную под спальню. — Здесь, здесь и здесь, — поводит она пальцем по стене и смущается, сцепив руки внизу. — Вы бы крестики карандашиком нарисовали, а то ведь я и промахнуться могу, — юморю я и смеюсь, плотоядно глядя в область сцепленных рук. — Где просверлите, там и хорошо, — успокаивает меня Людмила Михайловна, присаживаясь на спинку кровати. — Три дырки сверлить будем? — спрашиваю, но ответа не получаю, потому как хозяйка еще одну сливу в рот запихивает, чтоб она ими подавилась. — Какого диаметра? — вот и подавилась. Я раскрываю чемоданчик, извлекаю из него орудие труда и, оснастив его буром, показываю хозяйке: — Такой пойдет? Сверлю. — Так быстро! — не верит своим глазам Людмила Михайловна, и на этой почве у нее, похоже, начинается истерика, — Мой муж... когда-то... это было давно... одну дырку... пол дня долбил... так и не продолбил... а Вы... за пять минут... три дырки!.. — Фирма! — гордо говорю я, укладывая инструмент. — Фирма веников не вяжет... К сожалению, люди не понимают всех прелестей моего сервиса... На мое объявление, кстати, пока только Вы, единственная, и откликнулись. Нет, Вы представляете?! Людмила Михайловна не представляет. Она медленно приближается ко мне и смахивает с плеч моих прямо на ковер бетонное крошево. — Может, еще где-нибудь надо сверлить? — спохватываюсь я прежде, чем закрыть чемоданчик, поднимаю голову и в упор натыкаюсь на игривый взгляд, торчащий из-за обильной, пахнущей мылом, сексуальной нижней конечности: — Ага, — говорит. Задумчиво и высокомерно. Тогда я вновь извлекаю перфоратор и любуюсь им: — До чего же удобная штука! Сколько работаю — не нахвалюсь! В любой бетон идет — как в масло! Поверьте, мне не составило никакого труда несколько раз нажать на кнопочку. Напротив! Одно удовольствие!.. — и я принялся рассказывать Людмиле Михайловне, с каким восторгом буравил у себя в квартире стены, получив когда-то от тещи в качестве подарка на свой день рождения этот великолепный механизм. — ...Стену между кухней и залом я разрушил полностью в надежде возвести новую таким образом, чтобы площадь кухни увеличилась. Однако, в силу отсутствия времени и стройматериалов, работы по возведению стены пришлось отложить на неопределенный срок, и пока моей семье приходится жить на руинах... — далее я поведал Людмиле Михайловне, как мне в голову пришла мысль использовать уникальные возможности перфоратора для зарабатывания денег. — Я обошел с перфоратором несколько микрорайонов! Я звонил в каждую дверь! Мне открывали мужики со шлямбурами в руках и бетонной пылью на потном лбу и говорили: "Не надо!" Если же открывали женщины, то непременно на мое предложение отвечали: "Я замужем", или что-то в этом роде. Никто не хотел понимать, насколько это быстро и удобно! Дикий, дремучий у нас народ! Они представления не имеют о том, что такое перфоратор! Они лупят стены шлямбурами, в лучшем случае — обыкновенной дрелью с победитовым сверлом, но ведь это не то! Согласитесь! Вы ведь видели, как работает перфоратор!.. — Сколько я Вам должна, — обрубает меня Людмила Михайловна. Я проглатываю язык. Я не могу назвать цену. Ощупав взглядом соблазнительную нижнюю конечность Людмилы Михайловны, я чуть было не ляпнул... чуть было не предложил ей рассчитаться со мной натурой. Мне почему-то совсем не хочется уходить от нее, а ее вопрос именно это и предполагал. И тогда я говорю: — Вы у меня первый и, может быть, последний клиент... — Сколько?! — Людмиле Михайловне приспичило выставить меня вон. — Чашечку кофе, — говорю я.
Глава VII. ЧАШЕЧКА КОФЕ
— Стало быть, Вы желаете кофе? — догадывается, наконец, Людмила Михайловна. — Ну, если Вы так настаиваете... — соглашаюсь. Мы пьем кофе. — Еще чашечку? — Ох, ну Вы и мертвого уговорите. Мы опять пьем кофе. У меня никогда еще не было блондинок, — думаю про себя и гадаю: крашеная? не крашеная? Вроде не крашеная. И еще про грудь думаю: у моей жены не такая; у моей жены поскромнее будет... — Нет-нет-нет! Что Вы! Если Вы хотите предложить мне еще чашечку, я... я не смогу отказаться. Вкусный у Вас кофе... — и я снова думаю про грудь. Теперь я ощущаю в себе непреклонный позыв плоти и соблазн искупаться во грехе неодолим. "А что, — думаю, уткнувшись в чашку, — она, поди, не прочь. Живет судя по всему одна, собою не дурна, да и одевается... Всё, вон, торчит из-под халата... — я поднимаю партизанский взгляд на неё и голова моя идёт кругом — халат оказывается откровенно распахнут, а под ним наблюдалось полное отсутствие нижнего белья. Да это и не халат вовсе, а пеньюар! Я такой жене когда-то по молодости покупал... Гулящая девка! Ой, гулящая!" — Вы-то сами чего кофе не пьете, — говорю, а про себя думаю, с чего бы это танковую атаку начать на баррикады ее неприступные. Эх! Была б гитарка — все вопросы разом бы разрешил... — Извините, а у Вас, случайно, гитары в доме нет? — Гитары нет. Контрабас-балалайка есть, — то ли пошутила, то ли всерьез сказала? — Вы не шутите? — Можете пойти в чулан и убедиться. Я иду в чулан и убеждаюсь: есть. Старый запыленный кофр и в нем — самая настоящая контрабас-балалайка, точь-в-точь такая же, как у меня в филармонии. "Сейчас я тебя, голубушка, раздраконю" — думаю про Людмилу Михайловну, натягивая обветшалые струны. ...Я еще никогда столь вдохновенно не играл на контрабасе! Романсы, правда, не пошли, но басовые партии репертуара народного нашего коллектива я исполнил блестяще! Пробовал петь под контрабас песни собственного сочинения, но лирика неразделенной любви ложилась плохо и только полузабытый мой бред-авангард прозвучал сносно. В общем, я увлекся и на некоторое время прочно забыл о существовании Людмилы Михайловны и о той преступной авантюре, ради которой, собственно и начал музицировать.
...И вот, наконец, я обращаю на неё внимание, и нахожу Людмилу Михайловну чрезвычайно грустной. — Вам понравилось? — спрашиваю с трепетом внутри. И та отвечает с тяжким вздохом: — Мой бывший муж тоже играл в народном коллективе на контрабас-балалайке. — Да, — говорю я, соображая: "А иначе откуда было в доме взяться столь редкостному инструменту. Он, поди, был моим предшественником в филармонии..." Что делать? Я бросаю взгляд на часы и спохватываюсь: — Ай-яй-яй! Как же это так!.. Мне давно надо было быть дома... — Постойте, — тормозит меня Людмила Михайловна. — Я хочу Вам кое-что сказать, как Вас там... Игорь Михайлович... Если Вас еще когда-нибудь пригласит к себе домой одинокая женщина сверлить дырки, не берите с собой эту штуку... И не играйте ей на контрабас-балалайке... — Вы уж меня простите, ради Бога, — суечусь я и снова смотрю на часы, — Мне надобно торопиться, время уже позднее... Сумерки давно скончались, звездная россыпь на небе. Я бегу, сломя голову, домой, чувствуя себя вполне идиотом: обманул ожидания одинокой женщины, а с другой стороны, вроде как и перед женой не совсем чист. Угрызения совести сплетаются с мыслями о потустороннем мире. Родиться и не жить!
Глава VIII. ТУАЛЕТНЫЙ
Дома все спят, мой приход никого не разбудил. На цыпочках в полной темноте следую по длинному коридору прямо в "Мир прекрасного" (туалет, то есть), где перво-наперво сливаю кипяток , ловя при этом кайф немаленький. Теперь я почти счастлив и отнюдь не прочь на сон грядущий предаться творчеству. Для этого занятия, так же как и для отправления физиологических нужд, лучшего места, чем туалет, в моей трехкомнатной квартире нет. Потому и табличка на двери: "В МИРЕ ПРЕКРАСНОГО". На отделку самого крохотного помещения моего жилища я отдал два года своей жизни. Душу, можно сказать, вложил в это дело. На остальную квартиру, понятно, сил уже не осталось... Интерьер туалета я решил в бело-оранжево-черных тонах — такая гамма возбуждает и стимулирует мыслительную деятельность. Черный пластиковый потолок в форме свода; по торцам — матовые светящиеся панели. Дверца встроенного шкафа вся испещрена автографами, замечаниями и пожеланиями многочисленных посетителей сего заведения. Слева — голая баба; справа — голая баба. Светильники, зеркала, коврики. Опустим круг на унитаз, дабы устроиться... "Унитаз" — грубо сказано. Это — трон Его Величества Писателя, роскошный, с подлокотниками, тут и держава тебе и скипетр. Да и круг — вовсе не круг, а натуральный герб о пятнадцати кумачовых ленточках вкруг желтых колосьев. На герб и садимся. Но прежде, страховки ради, дабы не всполошить великодержавным аккордом спящий муравейник, убедимся, что тумблер электропитания гимновоспроизводящего устройства находится в положении «ВЫКЛ». Убедились? Садимся. Теперь перед нами оранжевая дверь — по праву, вершина инженерной моей мысли! Чего в ней только нет! Компьютера только нет... А так: и магнитофонная дека, и всякого рода полочки и приспособления, и откидной столик с прибором и светильником местного значения, но главное — это тайник примерно на полторы тысячи страниц формата А4! Всё это вместе я называю писательским комбайном. А снаружи — дверь, как дверь. Портрет на ней — труженика без отдыха, вождя революции 17 года — Ильича нашего, беспардонно попранного в 85 году. Или в 87, я уж не помню. Ниже — вроде ничего и нет, кроме полосы непонятной. Но повернем защелочки, нажмем на кнопочки — и вот он перед нами — этот самый писательский комбайн прямо со всей канцелярией. И бумага тут писчая, и карандашики и ручечки на любой вкус. Мечтал я было в эту дверь компьютер Notebook встроить. Даст Бог — когда-нибудь встрою, место для него предусмотрено, пока это дело мне не по карману. Впрочем, творить лучше дедовским способом — перышком по бумаге. Для начала поработаем в графике — тушью. И что у нас из этого получится?.. Ага... Вот Людмила Михайловна получилась. Голая. В позе "раком" стоит. Ну, пусть себе стоит... Теперь нажимаем нижние защёлочки — и — вот он, тайничок мой секретный! А вот и рукопись моя драгоценная, главное дело моей жизни. Две пухлых папки. Шестьсот страниц машинописного текста! Романчик мой.... Ныне в нём прибыло; я, не переписывая, вкладываю в нужное место Люськино письмо. Ну и что же мой виртуальный дед на него ответит? Я кусаю карандаш и мне вдруг становится страшно за Люську. "Просто осенью этой я снова умру..." Она мне рассказывала, как однажды чикала себе вены. Наверно, это тоже было осенью... Не услышать тебя — быть скалою глухой, Камнем быть надо чтоб не услышать тебя! Я ж не камень, поверь! Ты взяла мой покой! Что еще тебе дать, если нам — не судьба?! Или я заслонил тебе шарик земной? Почему твоя скрипочка плачет всегда? Вслед за осенью будет зима, за зимой Вероятно наступит Весна! И тогда, Если осенью только не станет беды, То весной обязательно празднику быть! Зацветут буйным цветом луга и сады — Жизни счастья дано будет всем пригубить!!! Меня тошнит от «дедовой» поэзии. Чушь собачья. Сопли. И что Люська в этом находит? Я не верю в то. что написал. Я завидую тихому Люськиному дару. Я счастлив оттого, что я — это не я; что автор этих строк — маразматический старец, герой моего романа, затеявший почтовые шуры-муры с юной девушкой-соседкой. Ах, каков сюжет! Сколько безысходности и комического трагизма в такой любви, ежели б она и в самом деле могла случиться неподдельной! — с такой думой я дёргаю рычажок, обрушивая водные потоки на попутно высиженную мной физиологическую непотребность... ...А хороша всё же Людмила Михайловна в пролетарской этой позе!.. Хоть и нарисованная...
Глава IX. ЧАО, ЛЮБИМЫЙ!
— Нет-нет-нет, — бормочет потревоженная любимая и дает бессердечную оборону супротив моей всколыхнувшейся нежности. Тут же в секунду просыпается, будто и не спала — Сколько времени? — спрашивает ответственно, готовая к забегу на любую дистанцию. — Половина четвертого. — снимаю я с неё напряжение. — Ты опять не выспишься. Ложись. Спи. Ложусь. Но не сплю. Уж я-то знаю, какую политику надо применить. Али я абориген какой... Это долго. Это очень долго, но сколько в том блаженства — гладить и гладить спящую любимую, любоваться ею, едва различимой и тем более фантастичной в глубоких ультрамаринах одеяльно-простынного подлунного убранства... У меня давно минул период юношеской влюбленности. Но мне очень хорошо помнится, как окрыленный этим незабываемым состоянием, я пытался настраивать себя на пессимистическую нотку — говорил себе, что это пройдет, что избранница моя мне примелькается, опостылеет. То же самое мне прочили друзья, считающие в ту пору меня художником с большим будущим и периодически из дружеских и сватовских побуждений подсовывающие мне для портретирования своих невостребованных подруг; они говорили мне: "У тебя обалденно красивая жена! Пиши ее портреты, пока замечаешь эту красоту, ибо потом замечать перестанешь." Увы, я написал так мало её портретов... Строго говоря, — ни одного. Ни одного! А любуюсь чертами ее лица — словно впервые вижу такое совершенство. Не примелькалось и не опостылело. Просто, художником быть перестал. Это случилось буквально накануне нашего знакомства: я забеременел романом. Переквалифицировался, то есть, из художников в писатели. И я думаю о романе... О Люське думаю... И глажу, глажу любимую... Больше всего меня мучает авторство Люськиных стихов. Выходит, что на титуле придется и Люськину фамилию пропечатывать, как соавтора? Но какой она к черту соавтор, если она — кролик подопытный! Ох, неловко мне будет перед Люськой — она, конечно, узнает себя в романе, увидит свои стихи, над которыми я позволил себе редакторскую правку... Если прочитает. Так ведь когда-нибудь прочитает, куда денешься... Рано или поздно я таки поставлю точку, а там — глядишь — издам... Слава не за горами... Где слава, там и деньги. Мне слава — постольку поскольку... Да и денег много не надо... Чтоб на жизнь хватало... Чтоб можно не только поесть-одеться, но и розы иногда любимой... А себе — компьютер Notebook... Чтоб новые романы — на компьютере писать... Верстать сразу... Хорошо бы ещё и тиражировать — не выходя из туалета... — Не забудь про родительское собрание. Ты слышишь меня? Любимая уже при полном параде: накрашенная и напомаженная, но скромно, со вкусом. Солнечные параллелограммы на стенах. Я спросонья ничего не понимаю и твержу, как обычно: — Не изменяй мне сегодня, пожалуйста. Не давай мужикам себя лапать. — Родительское собрание. В школе. У нашей дочки. Не забудь, я тебя умоляю. — Может ты? — Все, любимый, мне некогда. И вставай давай, я побежала. Картошка на плите, салат заправь сметаной, сметана в холодильнике. И помни про родительское собрание. Чао, любимый! — Держись, любимая! Не изменяй мне в общественном транспорте, я тебя умоляю. Главное — девственность! Девственность береги!.. — Хорошо, любимый! Приду — проверишь. А сынишка лепечет на своём языке: — Мама, ты так красиво оделась, ты такая красивая! Теперь тебя даже начальник испугается!
|
|
|