ВІКІСТОРІНКА
Навигация:
Інформатика
Історія
Автоматизація
Адміністрування
Антропологія
Архітектура
Біологія
Будівництво
Бухгалтерія
Військова наука
Виробництво
Географія
Геологія
Господарство
Демографія
Екологія
Економіка
Електроніка
Енергетика
Журналістика
Кінематографія
Комп'ютеризація
Креслення
Кулінарія
Культура
Культура
Лінгвістика
Література
Лексикологія
Логіка
Маркетинг
Математика
Медицина
Менеджмент
Металургія
Метрологія
Мистецтво
Музика
Наукознавство
Освіта
Охорона Праці
Підприємництво
Педагогіка
Поліграфія
Право
Приладобудування
Програмування
Психологія
Радіозв'язок
Релігія
Риторика
Соціологія
Спорт
Стандартизація
Статистика
Технології
Торгівля
Транспорт
Фізіологія
Фізика
Філософія
Фінанси
Фармакологія


Глава XXV. РОДИНУ ЛЮБИТЬ НАДО

 

От моего дома до торгового центра и обратно — это минут двадцать ходьбы. Или полчаса езды автобусом, потому как через центр ехать надо. Водка там — круглосуточно; несчастные бабульки только благодаря ей и выживают. Но я не внесу сегодня своей лепты в дело выживания старушек, еще в подъезде я перекладываю пузыри из рукавов в авоську, и дело за малым — убить время, эти самые двадцать минут, чтобы ни у кого никаких подозрений насчет моей нечистоплотности не возникло. Двадцать сумеречных минут — коротать их я отправляюсь на руины навсегда недостроенной школы. Скособоченный строительный вагончик, на его ступеньках сижу я, жую подобранную с земли щепочку. Авоська — у ног.

Передо мной будто из-под земли возникает неказистый мужичок в кепке. Вероятно, им движет героизм, потому как я, бритоголовый да с ресторанной синевой под глазами, уж больно на уголовника смахиваю. Но он решается спросить:

— Э, друг, ты чё тут делаешь?

— Сижу, — говорю. И, дабы развеять его опасения, сигаретку предлагаю и сам закуриваю. — Сторож, что ли? — спрашиваю.

— Сторож, — отвечает.

— Лопухи сторожишь?

— Школу.

Я усмехаюсь горько. Когда-то давным-давно, будучи только новоселом, я уже беседовал с тогдашним сторожем данного сооружения, и тот убеждал меня, что ясельная моя дочь первый свой школьный звонок услышит в этих стенах. Теперь она учится в пятом классе, но до школы ей добираться — пять автобусных остановок. Пять остановок! Это в час пик! Ребятеночку хрупенькому!.. Не всякому фашизму до пытки такой изощренной додуматься...

— А тебе чего надо? — спрашивает сторож и — вижу — косится на авоську, рельеф которой выдает содержимое. — Тару, что ль, собираешь?

— Это не тара, это — полные. Ничего мне не надо. Я жду.

Сторож обрёл губы подковой и крепко задумался наклоном головы.

— Чего ждешь?

— Когда школу построят. — Школу? — не верит мне сторож. — Не бреши. Говори чего надо: кирпич? Цемент? Алебастру?

— А что есть? — спрашиваю.

— Всё есть. Строительство разморозили. Кирпич завезли, плиты и всякий прочий матерьял. Говори, чего надо, пока я тут главный. — И сторож — сама готовность вынуть и положить всё, чего я ни пожелаю.

— Где ж её разморозили! — не верю я, наблюдая своим кругозором лишь выветренную временем кладку, обрушившиеся перекрытия, торчащую из земли арматуру. — Никаких признаков жизни.

— А это все с той стороны завезли.

— А сторожишь, стало быть, с этой.

— Тут вагончик мой.

— Грамотно.

Мы всё ещё разговариваем со сторожем. Тот клятвенно обещает, что к первоклашечному возрасту моего трехлетнего сынишки школу непременно сдадут и все пытает меня: ну что же мне все-таки надо? Зачем я здесь? А мне уж здесь ничего более и не надо — время, подлежащее убиению, истекло. И я встаю со ступеньки, позвякивая бутылками.

— Ты, поди, синьки хочешь? — задаю вопрос в лоб.

Хочет! Вон как глаза заблестели! Весь он — сторож — мой, с потрохами.

— Так чё надо-то? — спрашивает, уже не веря в счастье.

— Эх, гегемон ты херов ! Родину пропьешь — глазом не моргнешь.

— А вертел я эту Родину...

— Вот тут ты, Вася, не прав. Нельзя так. Родину любить надо... — я тяжко вздыхаю, и поясняю: — Видишь ли в чём дело... У меня дома куча гостей. Они тоже синьку любят больше, чем Родину. Так что, извини, старик, но тебе не обломится.

Я уже поплелся было прочь от строительного вагончика, когда новая благородная идея осенила мою патриотическую голову. Я обернулся — жалкая фигурка сторожа в кепке вся потянулась мне навстречу... С радостью переживших разлуку влюбленных мы бросились друг другу в объятья.

— Слушай, Вася. Вот что. Давай-ка кирпича. Блочного. Штук триста, думаю, хватит. И пол куба раствора.

И сторож облегченно вздыхает:

— Ну вот. Так бы и сразу. А то: Родину любить... Умник нашелся...

 

Глава XXVI. РЕАБИЛИТАЦИЯ

 

Мы со сторожем Василием таскаем носилками кирпич. Загружаемся на стройке внаглую, грохочем в подъезде, попирая нормы социалистического общежития, а потом — в квартире — с не меньшим грохотом сваливаем кирпич на пол. Наша с Василием немногословность никого из гостей особо не удручает. Каждый наш приход сопровождается бурной реакцией: то они нам аплодируют, то исполняют гимн на унитазе, то — кия! — ломают руками принесенные нами ранее кирпичи. Моя скупая информация о том, что «плакали ваши денежки, я Васю купил» воспринимается публикой стоически — они меня реабилитируют, доверительно сообщая, что, во-первых, у меня на антресолях этой водки!.. — хоть упейся; а во-вторых: тут и "другой наркотик покудова сыскался." Я не понимаю — про какой это такой "другой наркотик" они мне говорят. Я зол и неприлично трезв. А Василий возле своего вагончика всякий раз прикладывается к горлышку, и последние ходки — с раствором — совершает уже на автопилоте.

Всё. Стройплощадка готова. Перекурить — и за работу. К возвращению семьи будет стенка! Этот подвиг Геракла я во имя тебя совершаю, любимая! Будет стенка! И розы будут! Ты обалдеешь!

Я окидываю взглядом своё жилище и сердце обливается кровью. Мало было бардака — кто-то в мое отсутствие додумался кидаться раствором и писать по обоям кровью. Гостей заметно поубыло; женского полу осталось — по пальцам пересчитать. Мой взгляд находит Гошу в момент его появления в комнате с невыразимым удовлетворением, написанным на лице. — Бодрит и оттягивает, — традиционно произносит Гоша после зычной отрыжки, — Настоятельно э... рекомендую. "Срёт он там, что ли!" — беспокоюсь я о «мире прекрасного» неверная в корне мысль.

Геннадий Михайлович тотчас следует рекомендации — исчезает в дверном проёме, просачиваясь мимо Гоши. Я по-прежнему чего-то недопонимаю: то ли тайный заговор промеж них образовался в виде негласной очереди на отправление естественных надобностей, то ли харч они ходят метать, эдак ритуал обставляя? Плевать. Не до них.

Я потираю руки. За работу! Выворачиваю в угол помойное ведро и иду в ванную комнату за водой — дабы раствор до кондиции довести. Да не тут-то было! Занята ванная комната! И кем! Ясное дело — кем! Так вот оно в чём дело! Дошло-таки до меня! Геннадий Михайлович за дверью от удовольствия крякает, а Ленка — ахает-охает. Я изо всех сил дергаю дверную ручку на себя и отрываю её. За дверью — оргазм буйный. И я ловлю себя на мысли, что Ленка это дело симулирует явно. И с мыслью этой иду воду набирать на кухню... Трахаетесь — ну и трахайтесь. Хоть затрахайтесь! А моё дело — стенка.

Я, вообще-то, не каменщик, но гараж на своём веку построил. Не боги горшки обжигают. Для меня возвести стенку в полкирпича — пусть не пяти минут дело, но и — не всей жизни. К тому же я ни на что теперь не отвлекаюсь — ни на советы знатоков, ни на помощь бывалых (медвежьи услуги), ни даже на то, что Шурик-поэт — его повело — повалил метр кладки. Растет стена! С думой о тебе, любимая! Блин! Проститутка эта окаянная тоже с головы

нейдёт!

Мало-помалу иссяк родник веселья, то есть, не водка иссякла в запаснике моём, но организмы человеческие заполнились под завязку. Утихомирилась вакханалия — иные поотрубались, иные порасползлись. Невольно наблюдал я тех, кто в ванную комнату хаживал Ленкой пользоваться — разве что Костю не уличил в грязном этом деле, потому как женоненавистник он лютый на почве алкоголизма и веры своей в Бога. А так — всех Ленка поимела! У присутствовавшей семейной парочки на этой почве скандал нешуточный возник, их всё ещё мирят застольем оставшимся; а помирят ли — я уже не узнаю, потому как последние ряды кладки гоню, под самый потолок кирпичики пристраиваю, на зыбких лесах из обломков серванта покачиваясь... И какое это удовлетворение — не видеть более опостылевших пьяных рож!.. Да только не успеваю я счастьем этим насладиться...

— Ку-ку! — слышу за спиной.

И рухнул я из-под потолка из-под самого. Ленка! В проеме кухонной двери!.. Помятая, обсосанная, покусанная... Халат любимой у неё на плечах — не запахнут, сиськи наружу торчат. — Ку-ку, — говорит! — Я, — говорит, — ванну принимала... — (Это холодной-то водой она у меня ванну принимала!) — Ты, — говорит, — уже заканчиваешь? Я всё-о помню! — Мол, реабилитироваться пора...

Бессловесная моя реакция, благо, стройматериал с избытком занесен был: камень на камень, кирпич на кирпич — раствором ляпаю, только брызги в стороны летят — у самых ног проститутки окаянной кладку теперь возвожу, дверной проём закладываю. И такую сноровку невиданную демонстрирую, что сучара эта только и успевает шантаж гнусный мне пообещать — насчет бессилия моего полового по всему свету растрезвонить. И как я её только кирпичом не ударил?! Рука не поднялась, потому как — баба. Хоть и проститутка незаурядная. А ведь — прояви я в том колхозе слабинку — и была б моей женой! Свят-свят-свят... Сгинь, нечистая сила, за кладкой кирпичной! С глаз долой из сердца вон!..

...А ведь я теперь замурован на кухне... Замурован ведь!

 

Глава XXVII. СКРИП-СКРИП

 

Ползу. Вытягиваю вперед руку, ощупываю кирпичи, цепляюсь подушечками пальцев за щербинку и подтягиваю на несколько сантиметров скованное со всех сторон тело. Мрак впереди. Неужели — тупик?! Но назад пути нет. Пятиться назад — невозможно. Не получается. Никак! Значит, вперед — ну! — хоть на сантиметр! Нет хода! Или есть?.. Кап-кап откуда-то доносится... Есть! Но тут каменная нора крутой поворот делает. Почему я не змея? Локоть заклинило. Жопа застряла. Со всех сторон — холодный неподатливый камень. Где же ты, сила запредельная, способная разорвать склеп этот каменный! Должна же быть такая сила у человека — валить горы с плеч в ситуациях экстремальных! Я собираю всю свою волю в кулак, концентрируюсь, готовлюсь к решающему рывку. На темечко песок сыпется... Нужно успеть. Сейчас я!.. Ну! Рывок!.. И... — да будет свет!

...Я сижу на полу перед балконной дверью.

Скрип-скрип, — доносится с улицы.

В тот самый момент, когда я сделал рывок — с подоконника упал цветочный горшок. Если бы я этого рывка не сделал, то он упал бы мне прямо на голову. Видимо, вчера кто-то опрокинул его на бок, а я не нашел для сна лучшего места, чем прямо у батареи под подоконником — на скрученном половике... Это было что-то около четырех утра — когда я замуровал себя в кухне и счел благоразумным пробыть в заточении некоторое время, в надежде, что гости разойдутся, а скоро меня сморил сон... Так оно и было.

Скрип-скрип... — это на качелях кто-то катается. Ужасный звук! А еще ходики: так-так... Стрелки показывают семь с минутой... Семь утра — надо полагать... Итак, я отрубился около четырёх, а ровно в семь цветочный горшок пришел в движение...

Неровные ряды кладки... Ё-П-Р-С-Т !.. Мало того, что кривизна рядов вопиющая, так ещё и общий градус завала стенки в сторону комнаты очевиден — это, видимо, благодаря Шурику-поэту так вышло. Осознавая опасность стенки для жизни собственных детей, удручаюсь объёмом куска работы, которую предстоит переделывать. Дверной проем заложен куда ровнее — нет, чтоб наоборот! Осмотр реалий я совершаю поворачиваясь всем корпусом — продуло шею...

Я соскребаю с пола пластилиновую лепешку и невероятными усилиями встаю. Проклятые сквозняки — они сковали всё тело. Из лепешки скатываю лысого ежика и пристраиваю его на хоботок водопроводного крана. Из сувенирного коробка извлекаю спичку и втыкаю в ежика — день первый прожит. Если вчера была суббота, то сегодня — воскресенье. К возвращению любимой у лысого ёжика будет семь спичечных иголок. Теперь я ощупываю подлежащую демонтажу стену — раствор уже схватился. Меня начинают одолевать утешительные мысли о том, что никуда она со своей кривизной не денется — стенка, и в этом даже есть своя пизанская экзотика. И вообще нужно быть смелее в обустройстве своих жилищ и всячески освобождать их от стандартов — тогда и жизнь обретёт новое звучание. И я уже сожалею, что не додумался изваять стену в виде анархической синусоиды — то-то было бы здорово!.

Едва утешившись, я тотчас берусь за эксперимент изготовления жидких обоев, для чего мне необходимо помолоть в кофемолке модный журнал. Поскольку в замурованном пространстве кухни журнал не обнаруживается, в качестве экспериментального материала беру набор кулинарных открыток. Через минуту кофемолка испускает струйку дыма и начинает пахнуть горелым электричеством... Последнее обстоятельство опускает меня на пол и повергает в отчаянную депрессию. Я снова ищу утешительные мысли. Теперь я думаю, что с обустройством квартиры предпринимать более ничего не буду, а с гостями и прочим развратом — завязываю напрочь. Отдам день-другой чтобы разгрести Авгиевы конюшни и вплотную сяду за роман. Никакого досуга, никаких халтур! В филармонию ходить, конечно, придется — из-за Германии, а так — и на неё бы болт забил. Но только туда и обратно! С репетиций — сразу домой. И — работать, работать! К возвращению любимой — во что бы то ни стало — поставить точку в романе. А потом займусь по-настоящему бизнесом! В Германию — товар, оттуда — тачку. Еще товар — еще тачку... В тачку — да на дачку. Раком на огороде стоять. Ну не сам, разумеется, раком стоять буду; найдем, кого раком поставить. Вот бы — Людмилу Михайловну!.. Она, нарисованная, уж больно хороша в этой позе... За деньги, конечно, всё — за деньги. Пусть — семьянином стану никудышным, но деньги в доме будут. Всё будет! Как у людей. Видик будет... Контрабас — в чулан. В филармонию — фраером ходить. Любимую одену с иголочки, позволю на права сдать и тачку ей крутую куплю — пусть ездит, пусть не завидует никому... Я уже вижу, как она везёт меня на “Мерсе” шестисотом... Но это «скрип-скрип» — бензопилой по спинному мозгу! И что там за дебил с утра пораньше на качелях катается — поднимаюсь, выглядываю в окно, но балкон не позволяет увидеть композитора беспокойных звуков...

Вид из окна... Нет, я не вижу лесные массивы, тянущиеся до самого горизонта, я не вижу пестрых крыш миниатюрных дач в куцей растительности делянок, я не вижу небо... Но я вижу коптящую в небо далёкую трубу ТЭЦ, ржавый фаллос покошенной водонапорной башни, помойку возле близстоящей с правой стороны девятиэтажной малосемейки, останки башенного крана у школьных руин, да замешанный грузовиками в грязь единственный тротуарчик, соединяющий малосемейку с цивилизацией. И я очень хочу в Германию — смотреть из окна отеля на какую-нибудь штрассе... И почему я так хочу в Германию?

Да кончится же когда-нибудь этот чудовищный концерт скрипичной музыки?!

Ежась от утренней прохлады, я выхожу на балкон и выглядываю за перила:

— Эй! — кричу. — Мальчик!..

— А-а! — мальчик, взмахнув руками, срывается с седелки и устремляясь в небо. приземляется кувырком в кустарник; и я узнаю в мальчике... Костю, — Синьку давай! — кричит Костя, задрав кверху голову, — Я тут замерз, как северный полюс.

— Чего?

— Синьку, говорю, давай! Ты заложился кирпичами, а я у тебя в духовке пузырь вчера заначил для опохмела. Или не заначил. Я не помню. Кажется, заначил. Вышел от тебя, тогда и вспомнил. А дверь, уходя, я захлопнул. Звонил-звонил — никто не открывает. Вот жду...

Это хорошо, — думаю про себя, — что никто не открывает. Вот бы ещё и без Костиного опохмела обойтись!.. Но сердце моё сострадает человеку, который бескрылым воробушком, пытающется ускакать от ледникового периода.

— В духовке, говоришь, заначил? Пойду гляну...

Точно — заначил. Не зря с духовкой танцевал. С минуту колеблюсь: звать Костю в дом? или на верёвке спустить? Но где её найдешь — эту верёвку? А если звать — опять, как всегда: праздник будет продолжаться... Но не скажешь ведь: «Нет пузыря,» если «есть!» Извлекаю светлое из мрачного и выхожу — теплый на холодное:

— Лови, — пугаю с пятого этажа.

Костя — руками машет, чуть жизни не лишаясь:

— Рехнулся! Шутник! А если из рук выскочит?

— А как? — говорю, — Я замурован.

— Сам сигай с отвисла, а пузырь сохрани!

— Откуда сигать?

— С отвисла, говорю, прыгай! С балкона, не понимаешь...

Вот, люблю Костю. Он — хороший. И любимая моя его любит. Он у нас близкий друг семьи. Священник наш, он всю Библию наизусть знает. И страсть свою к алкогольному злоупотреблению может цитатами ветхозаветными обосновать — не подкопаешься. Так что он пьет убежденно и дуреет — целенаправленно, по воле Божьей. И не мне его судить и наставлять на путь истинный...

— Ладно, — говорю, — Подымайся сюда. Подожди только, пока я открыть тебе доберусь, а то я тут в кирпичах весь...

И иду кидаться каратистскими ногами в твердь проема кухонной двери.

 

© 2013 wikipage.com.ua - Дякуємо за посилання на wikipage.com.ua | Контакти