Ворон. Даже не знаю, как по-простому проиллюстрировать третий жанр сказки, героем которого является Трикстер. В отличие от Героя и Жертвы, это малопредсказуемый персонаж, который очень не любит порядка, а потому не появляется вовремя, и любит свободу, а потому его трудно подловить. Но он всегда рядом, и в нашей компании этой энергетики хоть отбавляй. Трикстер – это плут, и законы его существования отличаются и от Героя, и от Жертвы. Для тех мир делится на плохое и хорошее, и это деление для них очень важно. Для Трикстера такого деления фактически не существует. Вот я вам сейчас расскажу простенькую африканскую сказку, которую почему-то (Ворон улыбается во веськлюв) люблю уже много лет. Итак. Однажды заяц…

Однажды заяц пришел к слону и говорит: Слон, я тут переезжаю, ты не мог бы помочь мне перевезти мебель, тебе ведь это пара пустяков? Слон говорит: Конечно, пара пустяков, но не буду же я ради этого куда-то тащиться. Заяц говорит: Нет проблем, Слон, я просто привяжу веревку к мебели, другой конец дам тебе, ты здесь потянешь, а мебель там переедет. Слон говорит: Ну ладно, так – пожалуйста. Потом Заяц пошел к Бегемоту и говорит: Бегемот, я тут переезжаю, ты не мог бы помочь мне перевезти мебель, для меня тяжелую, а для тебя такую легкую? Бегемот говорит: стану я ради этого из болота вылезать. Заяц говорит: да нет, Бегемот, ты сиди, конечно, в болоте, я тебе притащу веревку, к которой привяжу мебель… Ну вот, Бегемот согласился, после чего Заяц взял крепкую веревку и отнес один ее конец Слону… правильно, а другой оттащил Бегемоту, После чего крикнул: Тяни! Слон с бегемотом начали тянуть, а мебель не двигается. Они, напрягаясь, стали сходиться… И наконец, аж красные от натуги, встретились посередине, подрались, прокляли Зайца, поклялись его растоптать и разошлись.

Посмотрим: чего хотел заяц, в чем мотивы его поведения? С точки зрения Героя и Жертвы, то есть наших основных культурально принятых архетипов, его логику и мотивы понять трудно. Никакой выгоды! Все, что получает Заяц, похоже, – это действие, зрелище. Но если предположить, что он даже не наблюдал за дракой слона и бегемота, то есть даже этот мотив очень шаток, то можно представить себе, что Заяц – просто враг существующего порядка, и спокойное «законное» течение мира для него просто невыносимо, и он стремится под него подкопаться и расшатать. И вот тут, мне кажется, действительно много правды. Трикстер – бескорыстный воин. Полно сказок, в которых такой Заяц или подобный персонаж действительно получает по голове за свои проделки, по полной, до гибели – но в следующей сказке он спокойно и самозабвенно занимается тем же самым.

Суслик. Он всегда вредит?

Ворон. Нет. Есть сказки, в которых он делает полезные вещи – например, якутские сказки про то, как Ворон приносит людям огонь с неба. Но, в отличие от Прометея (который 100% Герой), он делает это не из жалости к людям, а по приколу. Он ворует небесный огонь, а потом тот оказывается слишком горячим, и он роняет его к людям. Я вам больше скажу – во многих эпосах самые полезные вещи делает именно Трикстер. Например, все основные овощи, которые мы едим, которые, как не все знают, в основном украдены у американских индейцев, были, согласно эпосу некоторых племен, сделаны Трикстером из его огромного пениса, после того, как этот пенис разгрыз на кусочки барсук. Лично мне это кажется очень правдоподобным.

Койот (страшно заинтересованно) Почему?

Ворон. Я вам сейчас этого не буду объяснять, все-таки первый класс Школы, не та тема. Я бы вообще не подымал такую щекотливую тему, если бы плутовской жанр не был так у нас распространен. Такое простое бытовое трикстерство встречается сплошь и рядом, и очень хорошо представлено в сказках. Кстати, заметьте: у этих сказок часто другая структура. У них, например, нет счастливого конца. Но и грустного конца там тоже часто нет. Вообще чаще всего там нет ни конца, ни морали. Можно сказать, что в этих сказках конец – там, где смеются, а не там, где ситуация разрешается. Как в анекдоте. Потому что для Трикстера и для его мира проблемы – штука надуманная, причем в основном по приколу. Вот на это и Герои, и Жертвы обижаются обычно особенно сильно. У них ведь вокруг этих серьезнейших проблем все закручено. А раз нет проблем – нет и катарсиса их решений. Ну ладно. Заяц, ты придумал уже сказку?

Заяц. А я так понял, что мою сказку Вы уже рассказали. «Однажды Заяц пришел к слону…» и так далее, отличный пример трикстеровской сказки.

Ворон. Вот это как раз отличный пример трикстеровского поворота, такое легкое плутовство. Нет, Заяц, это чужая сказка. А нам нужна твоя, даже если она и не будет прекрасным примером какой-то теории.

Заяц. Ну, моя сказка примерно такая, хотя как-то я ее не продумал и не закончил.

Жил да был Малиновый Пирог. Такой сладкий и пахучий. И вот отправился он как-то в путь, шел да шел, и пришел к молочной реке с кисельными берегами. Вот он разделся и стал эту речку переплывать, да вдруг видит – на другом берегу сидят Три Толстяка и щелкают зубами. Он испугался, что его могут съесть, нырнул, проплыл вниз по реке, выплыл в другом месте, а когда выбрался на берег, то решил в кого-то другого превратиться. И стал он ковер-самолет.

Койот. А мы ничего не будем инсценировать? Я бы отлично сыграл ту роль, где щелкают зубами.

Суслик. Просто сцена из «Чапаева» – где он плывет через речку, а щелкают зубами белогвардейцы. Так: тра-та-та-та!!!

Ворон. Инсценировать будем, но не сейчас. Тут ведь вроде всё так просто. Такой вкусный-вкусный-превкусный герой… Ну, товарищ Заяц, что может означать такая повышенная вкусность героя?

Заяц. Не знаю. Он вкусный и потому жизнь его полна опасностей.

Ворон. Скажем так: он вкусный и потому желанный.

Заяц. «Желанный» звучит как-то еще хуже. «Вкусный» – это в худшем случае поймают и съедят.

Ворон. Ну-ну, договаривай. А если «желанный»?

Суслик. Поймают и трахнут.

Белочка. Не понимаю, почему это хуже. Знаете анекдот? Идет Красная Шапочка по лесу, встречает волка. Волк спрашивает: «А ты не боишься одна по лесу гулять?» А она отвечает: «А чего мне бояться? Денег у меня нет, а ебаться я люблю!»

Крокодил. Ну да, он еще разделся перед тем, как туда поплыть! Хотя нельзя сказать, что это самое обычное дело для пирога.

Ворон. Вау, какая буря интереса! Смотри, Заяц, похоже, твоя сказка вправду вкусная. Всякий туда норовит залезть!

Заяц. Так и я о том же.

Ворон. Ну, попробуй перевести этот сюжет на более обычный язык. О чем сказка?

Белочка. О том, что могут трахнуть!

Суслик. И даже скорее всего так и будет.

Ворон. Так, давайте успокоимся и дадим Зайцу самому понять свою сказку.

Заяц. А че там понимать? Примитивная сказка: шел-пошел, превратился…

Ворон. Ой, нет! И даже если структура и правда примитивная, что-то же влечет к этой сказке волну всеобщего интереса. Смотри, Заяц, мы сейчас как будто разыгрываем эту сказку, только не прямой инсценировкой, а как бы сценой с тем же сюжетом. Вот твоя сказочка – это что-то такое очень вкусное, что всем интересно – похоже, кроме тебя. Что логично – пирог ведь сам себя не может съесть.

Заяц. Ну, не знаю.

Суслик. Похоже, похоже!

Ворон. Кстати, это обязательный уровень анализа – обращать внимание на саму ситуацию анализа. Всенепременно! В львиной доле случаев при анализе сказки разыгрывается тот же сюжет, что в ней самой. Ну, потом мы к этому вернемся. Заяц! Ну, поработай со сказкой. На каком-нибудь из разобранных уровней.

Заяц. Что-то я не знаю, чем вас порадовать.

Ворон. Да ты себя порадуй.

Заяц. Что-то у меня такое ощущение, что я таки стал ковром-самолетом. И теперь все на меня сели, ноги свесили и говорят: вези нас! Я еще вначале, когда сказку сочинял, думал, что Пирог станет скатертью-самобранкой. А потом подумал: ну вот, все на мне опять будут жрать!…

Общий хохот.

Ворон. Ну вот, такой сюжет, уже почти совсем понятный. Герой очень вкусный – то есть он многим желанен. Можно еще иначе сказать: он соблазнителен. Это очень определенный сюжет, который начинается с соблазнения.

Заяц. Это где трахнут?

Ворон. Или где ты убежишь. Соблазнишь и не дашь. Как, дети, называется такой сюжет?

Койот. «Динамо» называется такой сюжет.

Ворон. Вот-вот. Такое миропостроение у героя сказки: он очень вкусный – ты это прямо многократно подчеркнул; а вокруг него полно тех, кто за этим вкусом охотится. Получается, полно врагов. И ты с ними играешь в кошки-мышки: они хотят тебя взять, ты им хочешь не дать.

Койот. Очень заячий сюжет.

Ворон. Странно, если бы было не так. Но почему только заячий: я видел множество женщин, которые годами живут в этом сюжете. Да и мужчин, конечно же. И, похоже, тебе такой сюжет не очень нравится, для пользования изнутри. И ты пытаешься вроде бы из него выйти – в сказке, когда превращаешься в ковер-самолет. Но только прыжок, мне кажется, идет недалеко: ведь и ковер-самолет, как и скатерть-самобранка, в которую ты вначале хотел превратиться, – это все волшебные помощники, опять же многим желанные, за которыми идет охота. Понимаешь, Заяц?

Суслик. Это карма.

Ворон. Это очень близко к жанру жертвы, под которую ты все время пытаешься косить – ах я бедный, все меня оседлали и хотят съесть. Но поскольку никто никого не ест, и ты прекрасно каждый раз смываешься, то и жанр больше похож на плута, который под жертву подделывается. Что является одним из любимых занятий трикстера. Я думаю, среди жертв таких полно. Просто Заяц – легкий игрок, а есть гораздо более серьезные и тяжелые. Спасибо, Заяц. Большая перемена.

Урок 10. Базовый миф

Белочка. Я тут на переменке сочинила маленькую сказку, вроде как вариацию на тему сказки Зайца. Можно расскажу?

Ворон. Не вопрос.

Белочка. Ну, это как бы от имени маленьких животных, которых много в лесу, не один Заяц. Итак.

Жил-был Колобок, и был он очень вкусный. Он катился по лесу, и все звери, которых он встречал, хотели его съесть. Лисица там, хорек, кошка – они все норовили откусить от него хоть кусочек, и Колобок им давал. А у него взамен новые кусочки отрастали. Так он катился, звери его пощипали немного, но он все равно нормально катился. Еще к нему липли разные листья, такие разноцветные, и он стал очень красивым (а было это, как у нас, ранней осенью). Ну вот, как-то закатился Колобок под куст, отдыхает, а тут мимо шел Медведь. Медведь не заметил Колобка и наступил на него, и расплющил… Что, испугались? Так Колобок стал Плюшкой!

Ворон. Ну, Белочка, тебе надо будет вручить диплом Шахерезады. Только которая умеет кончать.

Белочка. В каком смысле?

Ворон. Ну, заканчивать свои сказки, причем просто классно.

Белочка. А! Да я не только это могу…

Ворон. Не сомневаюсь. Вот, смотрите, сказочка, вроде похожая, да совсем другая. Что мы про нее можем сказать?

Косуля. Очень жизнерадостная.

Койот. Как будто сочинение юного Кащея Бессмертного.

Ворон. В каком смысле?

Койот. Что попишешь – молодежь, не задушишь, не убьешь.

Ворон. Объясни, товарищ! Ведь не очень понятно.

Койот. Ну, этот персонаж как бы такой бессмертный. Никакая холера его не берет. От него отгрызают – а у него новое вырастает. К нему всякая дрянь липнет – а он только краше становится. И уже даже на него наступил медведь – и все равно он живой, и опять такой же вкусный.

Ворон. Да.

Суслик. В этой сказке, в отличие от Зайцевой, ясно показано благотворное влияние секса.

Ворон. Это почему?

Суслик. Колобок, в отличие от Зайца, всем давал. И становился только краше, и от него не убывало.

Заяц. Что он давал?

Суслик. Ну, в сказке откусить по кусочку. Но это же явная метафора секса.

Ворон. Метафоры явными не бывают. Тогда это аллегории. Но я подписываюсь, что в таком толковании есть что-то здравое и похожее на правду. Я даже не могу сейчас увидеть другого возможного смысла – разве что в более широком смысле, чем секс – то есть простая человеческая открытость. Малиновый Пирог боялся, что его съедят. Колобок давал от себя откусить.

Крокодил. И в результате один попадает в поднебесье, а другой расплющен в лепешку.

Ворон. Это тоже можно по-разному понимать. Один в фантазиях, другой на земле. Но, Суслик, пять баллов. Мы сексуальные сценарии будем потом дальше изучать, потому что они, конечно, тоже в сказках ясно видны. Но для этого нам надо друг к другу притереться… (заметив возбуждение Суслика)… в смысле – стать друг с другом доверительнее и более открытыми. Ну хорошо. Что мы сейчас собирались проходить. Базовый миф. В каком-то смысле, самая основная тема. Можно сказать, что все остальные уровни анализа ведут нас к этому. Основополагающая идея – что сюжетов в мире ограниченное количество. И что в своей основе они уже изложены в сказках и мифологии. То есть практически каждому сюжету, который мы изучаем, мы можем подобрать соответствие из мифологии.

Крокодил. Которую, конечно, каждый из присутствующих знает на зубок.

Ворон. Не обязательно. Я хочу ввести в обиход еще одно понятие, которое я часто использую. Может кто заметил, я говорю: «Сильный миф». То есть мне кажется, что мифы есть «сильные» и «слабые», и разница в том, насколько обкатана дорожка. Сильные мифы – это сценарии, которые имеют тенденцию повторяться раз за разом, и в течении которых очень трудно что-то изменить. Самые сильные даже обозначить трудно, потому что они кажутся абсолютно естественными, «конечно-это-так-а-как-же-может-быть-иначе». Если я вам скажу: «Родители дети забота долг», то как вы выстроите осмысленное предложение из этого?

Косуля. Родители должны заботиться о детях.

Ворон. Да, точно, и фактически никак иначе, и это и есть сильный, накатанный миф. А если я вам скажу «родители дети кошки качели», то вы мне скажете много интересного, но мало осмысленного, потому что здесь не будет твердого сюжета, а будет, наоборот, простор для творчества, которое, в конечном итоге, скорее всего приведет все равно туда же – к сильным мифам. Сильные мифы – это как линии рельефа, а наши мысли и действия – как вода, которая где бы ни оказалась, все равно скорее всего будет следовать определенным линиям. Понимаете, да? – немного воды может как-то по-особому выпендриться и занять какую-то очень свою нишу, скажем, лужу в неожиданном месте. А сколько-нибудь значимое количество уже потечет в ручьи, реки и так далее, то есть будет следовать определенным, проложенным линиям рельефа. Вот так и сказки. Небольшое количество энергии может собираться в них где угодно, но значимое количество будет скорее всего там, где – сильный миф. Понятно?

Белочка. Неожиданная связь творчества и лужи меня умиляет.

Ворон. И вот анализ базового мифа – это наша попытка разглядеть за конкретной сказкой ее великий прообраз. И когда мы его видим, мы видим очень многое. Самому автору очень полезно понять, с каким архетипическим сюжетом он имеет дело. Ну давайте попробуем посмотреть на любую сказку, из тех, что уже у нас прозвучали.

Суслик. Давайте на мою.

Ворон. Давайте. Суслик, юннаты, побег, возвращение в пустыню. Какие ассоциации?

Койот. Да тут не надо никаких ассоциаций, любой мальчик из хедера скажет вам, на что он метит.

Белочка. Мальчик из чего?

Койот. Простите, это, может мои кабалистические ассоциации, хотя мне кажется, это как раз багаж любого культурного человека. Если вы мальчику из хедера – это, можно сказать, еврейская начальная школа – расскажете историю, где есть жизнь на свободе, затем пленение, затем побег, скитания, в которых не все выжили, и спросите, как зовут главного героя, который вывел своих из плена…

Косуля. Моисей!

Койот. Совершенно точно, Моше Рабейну, или в русской транскрипции Моисей. По-моему, это тот же базовый сюжет, если я правильно понимаю тему.

Ворон. Совершенно правильно.

Суслик. Слушайте, я в отпаде или в инсайте, не знаю, в чем-то таком. Действительно, очень похоже. Дайте я еще про себя подумаю, займитесь кем-нибудь другим.

Белочка. А моя сказка?

Ворон. А ты их уже три рассказала, и не совсем одинаковых. Тебе про какую интересно?

Белочка. Я не знаю даже. Про все!

Ворон. Ну, скажем, про сегодняшнюю, про Колобка. Который вечно живой и с благотворным влиянием секса. Я тут вижу архетип вечного детства. Почему-то я его хорошо помню по латыни: puer aeternus, «вечное дитя». Очень простой миф – жизнь как игра на солнечной поляне, где количество ресурсов безгранично, в том числе ресурса времени. Смерти нет, и соответственно никаких серьезных опасностей и ограничений тоже нет. Эльфы в «Дюймовочке» живут в таком мире. Вини-Пух и Карлсон тоже примерно так представляют себе жизнь. Кстати, в «Мобильном телефончике» эта тема довольно сильна – когда он бродит по тарифам, как будто их в мире бесконечное количество. Но там есть чувство неудовлетворенности состоянием – помнишь – неподключенности. Вот там мне слышится твоя жалоба на то, что если вечно сидеть на солнечной поляне, то с серьезными темами в жизни не будет контакта.

Крокодил. А нужны ли они вообще, серьезные темы?

Ворон. Изнутри такого архетипа нет, не нужны, да их там и нет, там все одинаково серьезно и несерьезно, как у играющего ребенка. Очень я сам люблю этот архетип. Помню (Ворон мечтательно закрывает глаз), сказал я как-то своему психоаналитику, что смерти нет. Нет – он мне сказал, что я веду себя так, как будто смерти нет, а я ему ответил, что конечно же, нет – конечно же! – а он тогда просто смертельно обиделся. Как будто я оскорбил его маму. В психоанализе все стоит на серьезных понятиях и границах, а у вечного ребенка границ нет, и это действительно обидно.

Крокодил. А, извините, сексуальная распущенность входит в этот архетип? Белочка, ничего личного, мне просто интересно узнать.

Белочка. Да пожалуйста.

Ворон. Ну, у меня самые светлые воспоминания о сексуальности времен детского сада. Сексуальная свобода входит в этот архетип. Слово «распущенность» из другой оперы, оттуда, где есть сексуальные порядки и понятки, а свободы нет.

Крокодил. А Косулина сказочка?

Ворон. Мне этот инопланетянин, который борется за мир, кажется в базовом смысле повторителем дела Бодхисаттвы. Есть такая восточная сказка о существах, которые добились выхода из мира суеты и сансары в мир блаженства и нирваны, но не делают перехода, потому что хотят спасти всех тех, кто в нашем бедном мире обитает и сам выбраться не может. Можно сказать и шире – об архетипе Спасителя. Это такое существо, сил у которого больше, чем у обычного человека, так что хватает не только на себя, но и на других. И которого не устраивает жизнь такая, какую он видит и ведет – ему из нее надо спастись.

Косуля. Как-то Вы иронически про это говорите.

Ворон. Ну, у меня есть любимая фраза на эту тему: «Тогда Вини-Пух слез с дерева и спасся с еще одним горшочком меда». Это такой спаситель даосского толка. Моисей, кстати, тоже спаситель, но своей окраски – еврейской. Иронически – пожалуй, да, потому что сказка о том, что кого-то от чего-то надо спасать – сказка некоторым образом странная. Ладно если в сказке звери ехали на велосипеде и попадали в речку с моста – ну, прекрасным сюжетом является спаситель, который их из реки спасает. Но если он потом продолжает идти с ними к дому, заваливает туда и продолжает их спасать и спасать – например, от себя самих, то эта фигура легко оказывается героем совсем другого сюжета.

Косуля. Какого?

Ворон. А ты как думаешь?

Косуля. Страдальческого?

Ворон. И при этом навязчивого, то есть постоянно страдания распространяющего. Под видом борьбы с ними. Это уже не так просто. В общем, что сказать – хороший архетип, плотный. Спасти родительскую семью от развода. Спасти малограмотных от бескультурья. Одну и ту же паству одни спасают от бездуховности, другие от сексуальных неврозов. Все нормально. Ладно, давайте закончим на сегодня. Или еще есть у кого-нибудь сказочка?

Урок 11. Выпускной экзамен

Койот. Ворон, а ты нам свою сказку не расскажешь?

Ворон. Да запросто. Хотя у меня нет ничего готового в голове… Но это было бы правильно – к концу Первого Класса дать вам возможность, так сказать, выпускного экзамена – чтобы вы лихо прошлись и полностью разобрались в первой попавшейся сказке… Знаете, что. Я не буду сейчас сочинять ничего нового, но у меня есть пара сказок, которые я сочинил в последнее время. И кажется мне, что все они про одно и то же, но я пока не очень задумывался. Давайте я вам сейчас одну прочту, ага?

Жил-был Андерсен, старый грустный сказочник с длинным носом. Жил он один, дрожал над каждой копейкой, хотя был довольно богат, и все время грустил и лил слезы над своими воспоминаниями и мечтами. Когда-то он сочинил множество замечательных сказок, которые полюбились взрослым и детям всего мира, но с тех пор утекло много воды, прошло много лет, и он уже давно писал только очень грустные сказки, от которых на душе становилось печально и тоскливо. Он боялся простудиться, заболеть чем-нибудь похуже, боялся воров, незнакомых прохожих и очень боялся умереть. Вместо себя он отправлял на тот свет множество мальчиков и девочек, стариков и старух, добрых и злых героев своих сказок. И чем больше их умирало в его бумагах, тем больше он боялся за себя. Каждый вечер, перед тем, как лечь спать, он клал у своей постели записку: «Я не умер!» – потому что боялся, что заснет так крепко, что его похоронят живым.

Однажды старый сказочник сидел в своем доме, а за окном лил холодный дождь. Горела печь, и в комнате было тепло, зато за окном ветер и ливень так и бушевали! Вдруг в дверь его комнаты кто-то постучал. Сказочник встал и открыл замок. На пороге стоял красивый мальчуган, совсем голый. В руках он держал лук и стрелы, с которых, как и с него, лилась вода. Мальчик дрожал – наверное, от холода – и старый сказочник сразу впустил его в комнату. Там он усадил мальчика у камина, накинул на него свой халат и дал ему вина и яблок. Мальчишка обогрелся и повеселел. Он вытянул ноги к камину и стал петь, а потом встал и пустился танцевать.

«Какой ты веселый мальчуган!» – сказал старый сказочник. Он всегда так говорил детям перед тем, как припугнуть их какой-нибудь грустной или жуткой сказкой.

«Да, я весельчак!» – сказал мальчишка. – «Смотри, что я умею!»

И он схватил свой лук, который уже высох у камина, вложил в него стрелу и выстрелил прямо в сердце старого поэта.

Тот закачался и упал на пол у камина. Ему было очень больно, все поплыло у него перед глазами.

«Зачем ты это сделал, скверный сорванец?» – из последних сил спросил Андерсен.

«Чтобы прочистить тебе сердце и мозги!» – закричал мальчуган.

Старому поэту показалось, что он умер. Потом он открыл глаза и увидел, что кровь, которая вытекла из него, образовала на полу очень красивую лужицу. Он стал обводить ее пальцем и пририсовывать к ней кружева и завитушки. Потом он увидел огонь в камине и застыл перед его красотой. Медленно-медленно он встал с пола и открыл окно. Дождь уже перестал, и на улице пахло прекрасно и празднично. Из окна противоположного дома ему замахал рукой его знакомый мальчуган, маня его к себе. Старик вышел из двери, но подумал, что его могут хватиться, и тогда взял записку, которую клал на ночь у своей постели, вымарал слово «не» и положил ее перед входом. Тогда он перешел улицу и пошел туда, откуда звал его мальчуган. Тот стоял у открытого окна какой-то комнаты и держал за руку очень симпатичную малютку, совсем махонькую и тоже голенькую. «Смотри!» – кивнул он поэту и показал в глубь комнаты. Там в постели занимались любовью очень красивые молодые парень и девушка. У каждого из них глубоко в груди торчали такие же стрелы, как и в старом поэте. Он опять, как к огню, надолго прикипел к ним взглядом. Когда они стали задыхаться и кричать от страсти, мальчуган подтолкнул малышку: «Иди!» – и она отправилась туда и заняла свое место в животе будущей мамы. Старый поэт и сказочник смотрел во все глаза: он никогда не видел ничего красивее.

Потом мальчуган взял его за руку и повел по воздуху наверх. На небе стоял дворец, а там поэта встретила прекрасная женщина, в которой он узнал Богородицу. «Как ваши дела?» – спросила она. Поэт молча склонился в счастливом поклоне. «А это мой сын, его зовут Амур», – сказала Богоматерь. – «Ведь это он помог вам дойти? Правда, он очаровашка?» Старый поэт опять кивнул и заплакал от переполнявших его чувств. «Проходите в спальню», – сказала она. – «Вам надо немножко отдохнуть, а завтра – в новую дорогу. Ведь вы еще так молоды и так мало видели!»

Белочка. Подождите-подождите, что-то такое было в детских сказках.

Крокодил. Ну, за вычетом некоторых деталей это вначале пересказ сказки самого Андерсена. По-моему, она называется «Поэт и мальчишка». Только она заканчивается на смерти поэта.

Ворон. Да, и потом там причитания, какой злой Амур и как его надо бояться. Что он и в родителей твоих стрелял, и даже в старую бабушку когда-то. Меня эта сказка всегда просто поражала. Как-то захотелось ее переписать заново.

Косуля. Сказочники – они хитрецы. Хочется думать о сказке, а не об ее авторе.

Ворон. Пожалуйста-пожалуйста.

Суслик. Ну, это не для первого класса, кажется, задание. Тут же черт ногу сломит! Уже со статусом явные проблемы. Герой вроде как главный – а может, одиночка? Но в любом случае, появляется кто-то еще более главный, которого герой начинает явно слушаться. Ну и на что это похоже?

Ворон. Ну, милый мой, схемы – они только для того, чтобы дать направление мысли. Далеко они повести ее не могут.

Косуля. Ну, статус не такой уж загадочный. Он такой как бы королевский – когда король оказывается оторван от народа. То есть он правда становится одиночкой, но отойти в сторону от трона он все равно не может.

Суслик. Он может стать плохим королем, но не можем перестать им быть?

Косуля. Да, что-то такое. Когда сказочник сочиняет грустные сказки, как Андерсен к концу жизни (ну, если верить Ворону, я сама не в курсе), то он как бы плохо исполняет свою роль. Благоденствию страны это не способствует, но расклад сил, мне кажется, от этого не меняется.

Ворон. Отлично сказано!

Суслик. Ага-ага. Но он признает над собой какую-то власть более высокого свойства. Которая имеет право сделать что угодно, хоть бы и убить его, и он покорно перед ней склоняется. И даже с благодарностью!

Крокодил. Прямо древний Китай. Император и Небо.

Суслик. Или Чапаев и Политбюро.

Косуля. Скажи, Ворон, а что ты сам видишь в этой сказке на уровне историческом или актуальном? Здесь ведь нам трудно гадать самим.

Ворон. Ну, милые мои, я сам не очень знаю. То есть на первом плане сказки такая не очень приятная картинка кого-то, кто боится жизни, а свой талант использует для того, чтобы от этой жизни прочнее отгородиться. Злоупотребляет талантом, можно сказать. Ну, первое, что мне приходит в голову – это сама идея Школы, где я – уже не вольный сказочник, каким был раньше, а какой-то профессор, у которого заслуги в прошлом, а в настоящем – схемы и оценки. Никакого творчества в этой роли уже не надо (ну, в сказочном смысле), знай бери чужие сказки и разбирай по готовым схемам. Это все не очень правда, но какой-то такой страх у меня есть.

Крокодил. Это сродни страху повзросления и старости?

Ворон. Да, вполне. И в этой роли, которую я как-то все не могу принять целиком, хотя вроде и занимаюсь обучением уже много лет, мне кажется, прописан страх умереть – ну, хотя бы творчески. Через меня проходит так много чужих сказок, что о своих я как-то не думаю. Но каждый раз, когда я правда сочиняю свою сказку, я так радуюсь! Как ребенок! Что, дескать, еще жив.

Косуля. А что, ты теперь редко сочиняешь?

Ворон. Я бы сказал, очень редко. Я знаю, что могу, но как-то оно не случается. Я написал последний раз много сказок для книги гаданий. То есть я их штук двадцать-тридцать сочинил за полгода, и это все не фуфло какое-нибудь, там есть вполне достойные. Но это как бы было нужно, был заказ. А с тех пор, как я закончил эту книгу – это уже где-то два года – я сочинил очень мало. А вот семинаров по сказкотерапии провел много. И это как бы мой страх – что одно поглощает другое.

Крокодил. Ну, вполне реальный страх.

Койот. Хотя в сказке про Андерсена мне слышится другое. Там сказочник не прекращает писать, а начиняет сочинять всякие ужасы.

Ворон. Да, пожалуй, это тоже имеет смысл. Если говорить про мою жизнь, то за последнее время я записал довольно много таких реальных историй, из жизни. Ну, из своей жизни, практики. Такие как бы сказки, но про реальную современную жизнь. И эти истории, хотя в основном очень нравятся мне, другим людям не нравятся. Про некоторые из этих историй, когда я их опубликовал в Интернете, даже были реальные скандалы, где куча народу кричала: «Какой ужас!» А какой ужас – просто все как оно есть на самом деле. Но – вот я сейчас подумал – и Андерсену в конце жизни, когда он сочинял всякую депрессуху, наверняка тоже казалось, что он просто описывает то, как оно на самом деле. Вот! Это мысль!

Койот. То есть ему казалось, что его грусть и страх оправданы.

Ворон. А можно сказать и так, что он просто видел жизнь с такой стороны. Любое миропостроение оправдано, конечно же. Как посмотришь – то и видишь. Да, спасибо, это я сейчас хорошее понял.

Суслик. Можете думать, что я ношусь со своим сексом как с писаной торбой, но если б я прочитал где-то эту сказку, я бы подумал, что ее автору не хватает секса. Из-за этой картинки за окном, которая так его привлекла. Конечно, я даже не подумаю спросить об этом нашего Учителя…

Ворон. Ну, ужасно хочется сказать, что все на самом деле гораздо тоньше и выше… Но так, если отвлечься, я бы сказал про эту сказку то же самое. Может быть, не самого секса, а его чистого, изначального прообраза. С зачатием ребенка.

Белочка. А базовый миф, какой здесь базовый миф?

Крокодил. Смерть и перерождение.

Суслик. Да, похоже. Обнуление и все заново.

Койот. И в этом смысле жанр – героический.

Крокодил. Герой же не сам делает правильные шаги. Его ведут.

Ворон. Есть такая героика – как бы женского типа. Золушка сама тоже не много делает, или Спящая Красавица. Они правильно подчиняются.

Белочка. Слушайте, а как это у вас так получается – меня это как-то волнует, но я не знаю, как сказать. Вот Амур у вас получается сыном Богородицы. То есть либо Амур – это Иисус Христос, либо Богородица – это Афродита.

Крокодил. Амур был сыном Психеи.

Белочка. Ну Психеи, не важно. Как вы так легко путаете и скрещиваете совершенно разные миры, мифологии? Вам что, все равно?

Ворон. Честно?

Белочка. Ну я же вам честно отвечала.

Ворон. Честно – да, я всю жизнь практически не вижу разницы. Бог настолько больше, чем описывающая его мифология, что я легко допускаю любые перекресты – мне кажется, речь идет об одном и том же. Я страшно стесняюсь, когда, например, в христианском храме мне хочется петь «Ом намаха Шива» – или даже я вдруг ловлю себя на том, что уже это пою. Это мантра – гимн Шиве, вроде бы из совершенно другой мифологии. Но мне странна и даже смешна мысль о том, что есть один Бог – Иисус Христос, а другой – Шива. Или что у Бога есть правильное имя. Тут у меня внутри ясность, а снаружи путаница, потому что объяснить, мне кажется, я этого не в силах. Или объяснил?

Белочка. Ну, немножко я поняла. Хотя почему Амур?

Ворон. Амур, Эрос – это тот, против кого он грешил и кто его убивает, а мать Амура – некая более взрослая ипостась Любви – это та, кто его воскрешает. Ого, сейчас мне самому опять интересно. А скажите, ребята, интересно про свои сказки думать? Сколько всего понимаешь… Я не перестаю поражаться.

Урок 12. Планы следующих классов

Ворон. Ну вот, звери, если подводить итог, то в первом классе мы занимались анализом. Это можно назвать формой психоанализа, а еще мне нравится такое выражение «архетипический анализ», и так бы я это и назвал. Однажды мне приснился сон – что веду я такой семинар по сказкам на лесной полянке, и тут вдруг приходит на поляну Медведь, причем такой, на генерала похожий – весь в орденах и регалиях. И говорит страшным голосом: «А ну чем это вы тут занимаетесь?» Кто-то вроде Зайца говорит: «Сказкотерапией». А он говорит: «В нашем министерстве уже точно определено, что является сказкотерапией, а что нет, и где ваши лицензии?» И тогда я быстро-быстро говорю: «Что вы, Зайчик ошибся. Мы занимаемся архетипическим анализом. Это у вас лицензировано?» Медведь говорит: «Нет». И мы все так радостно продолжаем заниматься, пока Медведь чешет лапой в затылке и уходит.

Крокодил. Да, старый Андерсен многого боялся.

Ворон. Мерси. Итак, я хотел рассказать вам вкратце, чем мы будем заниматься в дальнейших классах, о прекрасная моя команда. Изучение базовых сюжетов – это наипервейшее дело. Все основные архетипические сюжеты и все основные роли мы должны будем пройти, разобрать и понять. Для этого надо будет еще накопить материала и рассмотреть его ясно и беспощадно. Самые основные, частые сюжеты надо будет особенно хорошо рассмотреть.

Суслик. Это какие?

Ворон. Так сразу и не скажешь, потому что все зависит от уровня обобщения. Но хотя бы те, что чаще всего встречаются в психотерапии. Сюжеты сиротинушки и спящей красавицы, сюжеты жертвы и как она манипулирует чувством вины, сюжеты блудного сына и матери, пожирающей своих детей тревогой за них… Отдельным классом я поставлю изучение сюжетов сексуальной жизни, потому что именно эта область, мне кажется, при огромном влиянии на жизнь, наименее осознаваема. Можно сказать, что люди думают в одном состоянии сознания, а занимаются любовью совсем в другом, и эти состояния не пересекаются и друг о друге особо ничего не знают…

Суслик. О, йес! Я всегда так говорил.

Ворон. И, наконец, мы выйдем в область терапии – то есть внесения изменений. Очень тихо и аккуратно я хочу, чтобы мы вошли туда. И мы увидим, что внесение изменений очень зависит от того, какой модели миропостроения придерживается сам терапевт. Иванушка, Баба-Яга и Старичок-Лесовичок будут работать совершенно по-разному и добиваться, в сущности, разного. Трикстер вообще будет работать особым образом – а этого добра полно среди психотерапевтов… И еще мы увидим, какие основные варианты течения психотерапии существуют – потому что и она подчиняется очень определенным линиям сюжетов. Мифологию инициации мы разберем особенно хорошо – потому что она мне кажется здесь центральной. И, наконец, отдельно мы займемся моделями построения семьи и семейных взаимоотношений – опять же, с помощью сказок. Ну вот. В таком режиме следующие пять классов.

Белочка. А расскажите нам сказку. Просто так, без идеологической нагрузки.

Ворон. Давайте. Я недавно сочинил – и как-то она мне особо нравится.

Принцесса выеденного яйца

Жила-была принцесса в круглом красивом домике. Она жила здесь уже очень давно; и постепенно, все, что было в этом домике, куда-то подевалось. Раньше внутри ее дома было полно птенячьего щебета, вкусных пирогов, солнечных зайчиков на ласковых занавесках; а теперь внутри не осталось ничего, совсем ничего.

Все, что осталось, было нарисовано снаружи дома для прохожих. Да, снаружи ее домик был чудесно раскрашен, и вот эта краска почему-то оказалась очень стойкой для Времени. Там были нарисованы знаменитые сцены из жизни принцесс: череда принцев, несущих богатые дары к порогу; веселые наряды; мудрые родители; умные дети, летящие на коврах-самолетах и ракетах в далекие страны. Да, прекрасно был раскрашен ее домик снаружи; принцесса даже хотела, чтобы кто-нибудь сделал красивую фотографию домика и подарил ей, а она бы повесила эту фотографию на одну из пустых стен внутри. Но почему-то так не получалось.

Куда же подевались богатства ее домика? Ведь раньше он и вправду был полон прекрасных вещей: ковров, мебели, зеркал, огромной кухни и многих-многих других. И принцесса целыми днями только и делала, что слушалась этих вещей, которые требовали к себе внимания. Ковры требовали, чтобы их вычистили от мелкого мусора; раковины закатывали ужасные истерики от пятен и грязной посуды; зеркала так безумно печалились, если их поверхность не была сияюще чистой от пыли. Целыми днями принцесса служила своему дому, и ей казалось, что дом высасыва

1 2 34